Игорь Ростиславович Шафаревич родился 3 июня 1923 года. Его родители получили образование ещё до революции: отец окончил механико-математический факультет Московского университета, мать - филологический факультет Бестужевских женских курсов в Петербурге.

Окончил механико-математический факультет МГУ. Работал в нескольких разделах математики: алгебра, теория чисел, алгебраическая геометрия. Собрание математических сочинений издано на английском в 1989 году, на русском - в 1996-м. Лауреат Ленинской премии. Академик Российской Академии наук, почётный член нескольких иностранных Академий наук и научных обществ.

35 его учеников защитили кандидатские диссертации, со временем более половины из них - докторские; трое являются членами-корреспондентами Российской академии наук.

В 19б0-е годы начал записывать свои соображения, связанные с положением страны, её будущим и прошлым. Они распространялись в виде самиздата. Первым было «Законодательство о религии в Советском Союзе», отражавшее положение Православной Церкви после хрущёвских гонений. В 1974 году вместе с А. И. Солженицыным участвовал в сборнике «Из-под глыб», где, в частности, в статье «Обособление или сближение? (Национальный вопрос в СССР)» высказал предположение, что причиной развала страны может стать национальная рознь.

Самиздатские публикации стали причиной увольнения из МГУ в 1975 году.

В начале 1980-х написал работу «Русофобия», посвященную анализу идеологических течений тогдашней интеллигенции. Работа разошлась в самиздате. В этой работе автор рискнул коснуться русско-еврейских отношений, что вызвало бурную реакцию и в России, и на Западе.

Главный редактор журнала Александр Николаевич Кругов встретился с Игорем Ростиславовичем Шафаревичем в канун его юбилея.

КРУТОВ А. Н.: Игорь Ростиславович, «Русский Дом» поздравляет вас с юбилеем. 80 лет, много это или мало, на ваш взгляд?

ШАФАРЕВИЧ И. Р.: Очень много, очень много.

- Можете ли вы сказать сегодня, что уже всё знаете?

- Нет, конечно. Я еще думаю, что со смертью очень много чего узнаю нового, неожиданного.

- Скажите, было ли у вас в детстве и юности ощущение, что в России происходит совершенно невероятное?

- Да, конечно, конечно. И воспитывали нас так, так и усвоил я, что мы живем в такой стране, государстве, которого в истории никогда не было. Это чувство было внушено всем воспитанием и потом рассказами родителей о катастрофах, которые они во время гражданской войны пережили. Вот отец, например, рассказывал, как его водили расстреливать, причем два раза. Как отца матери водили расстреливать и так далее.

- Скажите, а семья ваша была верующая?

- Нет. Нет. Это трагедия поколения, которое росло сначала верующим. Отец, был настолько религиозным, что собирался идти в монастырь и даже выбрал себе монастырское имя - отец Савватий. А потом в результате гражданской войны он отошел от Бога. Причем, он не был, что называется, атеистом. Атеист это человек с враждебностью относящийся к религии. Он, наоборот, со скорбью как бы говорил, что вот что-то красивое такое, нежное он утратил. Но, когда совсем он уже был старый и перед смертью плохо осознавал, что кругом, я помню, что он крестился. Я спрашивал, а почему ты крестишься? Хочу быть с крестом - отвечал.

- А мама?

- Мама тоже не была верующей, правда, когда я был маленький, на ночь крестила меня. А водила меня в церковь бабушка, причащала.

- А вы когда осознали свою потребность в Боге?

- В роду у нас были люди непосредственно связанные с церковью. Я это знал с детства. Знал, что я из «поповского рода» со стороны отца. Бабушка очень гордилась, что она из знатного священнического рода. Что касается меня, то этот процесс, прихода к Богу, произошёл как бы сам собой, даже в памяти не отразился

- Вы закончили шкалу и поступили в МГУ?

- Вы знаете, мне разрешили после 8-го класса сдавать экзамены экстерном в МГУ. И когда я кончил 9-й класс, то у меня почти все экзамены были сданы, меня уже приняли сразу на последний курс Университета. Так, что я собственно, десяти классов школы не кончил.

- А когда у вас проявились способности к математике?

- По всем биографиям известных математиков они проявляются в каком-то определенном возрасте. У кого раньше, у кого позже, у меня довольно поздно проявились, лет в 12.

- Сколько вам было, когда закончили университет?

- Исполнялось 18 лет.

- Закончили университет, и дальше?

- А дальше я поступил в аспирантуру и проучился один год в аспирантуре до того, как началась война. Тогда вся жизнь совершенно, конечно, изменилась. Меня мобилизовали, как многих студентов и аспирантов, и отправили рыть противотанковый ров. Потом нас как-то построили ночью, повели в Можайск и посадили под бомбежкой на один из последних уходивших к Москве поездов. А в Москве Университет эвакуировался в Среднюю Азию. Там в Ашхабаде я и защитил кандидатскую диссертацию.

- Как вы восприняли Победу?

- У всех было чувство эйфории, какого-то восторга, совершенно неосознанного. Почему-то все считали, совершенно, конечно, без каких бы то ни было логических оснований, что жизнь изменится, изменится к лучшему, свободнее будет жить. Но никто не думал о самой простой вещи, что выигранная война, конечно, режим укрепляет, поэтому он укрепляться будет. Так оно и произошло.

- Что вы нашли интересного в математике?

- Математика меня поразила каким-то чувством необыкновенной красоты, довольно скрытной такой. Просто душа заходила - до чего же это красиво, как стихи.

- Как стихи?

- Я сам поражался, что я вот читаю некую книжку математическую, а у меня дома лежит «20 лет спустя» Дюма, которых я еще не читал.

- Награды, которые вы получали за свои математические труды, они вас радовали?

- Да нет, спокойно относился. Потому что это, так сказать, совершенно внешняя,

случайная сторона. От одной награды я недавно и сам отказался, от иностранного членства в Американской Академии наук. Я ей послал письмо, что выхожу оттуда в результате действий Соединенных Штатов в Ираке.

- Когда вы начали интересоваться политикой?

- А меня это всегда интересовало. Я помню, например, что еще мальчишкой перед войной я придумал теорию, так сказать, частично марксистскую. Раз капитализм связан с отчуждением прибавочной стоимости, следовательно, как мы учили, происходит эксплуатация. Я доказывал, что и в нашем обществе тоже происходит отчуждение прибавочной стоимости, но отчуждается она бюрократом, чиновником. А потом прошло много лет, после войны Тито Джилас опубликовал книгу «Третий класс» об этой теории. Так что она, по-видимому, в воздухе носилась, но более серьёзно я стал думать о политике - в 60-е годы.

Очень повлияло выступление Хрущева, но вовсе не разоблачениями, которые не были никакими разоблачениями. Поразил тот факт, что что-то по человеческой воле может меняться. Было впечатление, что построен некий строй, который веками не сдвинется. И вдруг, оказывается, что власти что-то меняют, и люди начинают о другом говорить, читать. Появилось такое чувство, что жизнь все-таки зависит от тебя - хоть в какой-то степени. Если устраниться от этих процессов - значит проявить безответственность, безучастность к своей стране и народу.

- Скажите, на ваш взгляд, почему с русским человеком в 20-м веке произошло то, что привело его к нынешнему состоянию и к духовному и к материальному?

- Тут ответ многоплановый. Во-первых, 20-й век - это век страшных катастроф в России. Но это вовсе не особенность России. Ну, а что немцы, меньше разве катастрофы перенесли? Поражение в Первой мировой войне, по Версальскому миру они унижены. А потом вдруг опять страшный взлет, и вот эта гитлеровская идея покорить мир, построить мировую империю, которая охватила немцев, и они отдали ей все силы. И вдруг всё это рассыпалось. Ведь это тоже катастрофа.

- Это немцы, а русские?

- Я хочу сказать, что эта трагичность, это свойство истории присуще не только русским. Это часто используется русофобами, которые рисуют образ какого-то корявого нелепого народа, всё время у которого происходит что-то не то, то Иван Грозный бояр казнит, то смутное время, то революция, то коллективизация - вот такой народ. На самом деле, это присуще многих народам. Во Франции, начиная с французской революции, было целое столетие переворотов, потом страшная изнурительная война 14-го года. Во Второй мировой войне с Германией они потерпели поражение без единой битвы. Так что вообще вся история состоит из таких катастрофических элементов, это не только особенность русская.

Что касается России, то она в 20-м веке могла двигаться в двух направлениях. Западники исходили из того, что есть один путь, путь западных стран, по которому всё человечество идет. Если мы еще не прошли, значит, отстали от этих стран, надо их догонять, копировать их политическую систему, экономическую и так далее. Большевики были одним из вариантов, радикальным вариантом той же самой западной теории - марксизма. Ленин писал, что всего несколько месяцев пройдет, победит революция в Германии, тогда мы сделаемся, к счастью, опять отсталой страной, но в социалистическом отношении мы пойдем за социалистической Германией. И Сталин об этом же писал.

- То есть русский народ, по мнению западников, всегда должен быть ведомым?

- Да, да, да. Потому что есть ведущая цивилизация, это цивилизация, созданная на Западе. Это была одна линия. Была и другая линия в России, которой принадлежали громадное количество мыслителей от Достоевского, Аксакова, Менделеева до Чаянова, Кондратьева. Это была плеяда, создавшая целый мир, поток идей. Вот, например, Чаянов писал, что жизнь, построенная на городах, это какой-то болезненный припадок, города всасывают в себя все соки окружающей страны, и как пузырьки существуют. А тысячелетие существует совсем другая культура. Смешанная аграрно-индустриальная культура, где города, как центры образования культуры, вкраплены в земледельческое население. И это есть правильный путь. И вот, что меня всегда поражало: величайший взлет человеческой культуры в Древней Греции произошёл именно в такой цивилизации. И наши мыслители планировали, что и в 20-м веке она может существовать с промышленностью. Основная идея их была развитие кооперации, но не той кооперации, которая осуществилась в стране. Ее они как раз отрицали. Они считали, что главная особенность крестьянского быта - это свободное творчество, когда крестьянин сам решает, где, когда сажать, когда жать, и так далее. То есть, он также свободно творит, как художник, как математик. Крестьянин был как бы помощником Бога в творчестве на земле. Но, в отличие от них, это есть форма жизни, доступная громадной части населения, а не какому-то узкому слою. Вот они и говорили, что этот элемент можно соединить и с рыночной, хозяйственной развитой промышленностью при помощи кооперации. Вот эти два пути стояли перед Россией. И 20-й век трагичным был в России потому, что он состоял из постепенного подавления, вытеснения одного пути и внедрения насильственно другого, начиная с революции. Ведь если посмотреть Гражданскую войну, то сражения красных и белых - были сравнительно мелкими эпизодами по сравнению с колоссальной крестьянской войной.

Это было целое море крестьянских восстаний, захлестнувших страну от Украины до Сибири. В них участвовали и женщины и дети. Крестьяне, вооружённые винтовками и вилами, боролись против регулярной армии, которая артиллерийским огнём уничтожала целые деревни, вершила массовые расстрелы, уничтожала крестьян газами, брала в заложники семьи сражавшихся.

Но, перенеся страшные жертвы, крестьяне отбились и заставили большевиков изменить политику. Ведь Ленин писал в 1918-м году, что мы скорее все ляжем костьми, чем разрешим свободную продажу хлеба. Это надо прочувствовать силу этого высказывания. Думаю, что это не хвастовство было, он действительно так думал, но когда дошло до того, что надо лечь костьми, они решили, что все-таки лучше НЭП ввести. Марксизм вообще всегда был крестьянству крайне враждебен, потому что один из главных постулатов коммунистического манифеста начинается с того, что всё общество разделяется на два класса: буржуев и пролетариев. Значит, крестьяне - это как бы живое опровержение этой теории. Но и больше того, крестьяне по духу своему совершенно не подходят марксизму. И это вызывало страшное раздражение, как только их не называли, дикая цивилизация, варварская раса и так далее. И вот эта эпоха военного коммунизма была первой атакой на деревню.

Но наиболее сильным было духовное сопротивление: сопротивление православного народа и Церкви гонениям на веру, начавшимся с первых дней революции. Тысячами расстреливались епископы, священники, миряне. В церквах изымалась церковная утварь, срывали колокола, оскверняли мощи святых. Власти воевали не только с православным народом на земле, но и с его святыми предстателями на небесах. С годами выгорел огонь «чёрной веры», двигавший активистов гражданской войны и раскулачивания.

Сейчас вышла замечательная книга -размышления великого русского композитора Свиридова. И он там пишет, что это была не экономическая революция, не социальная, это была национально-религиозная война. Это было чувство несовместимости, кто кого. Это было очень похоже на войны между католиками и протестантами, которые Европу потрясали в эпоху реформации. Так и у нас произошло.

Крестьянство, составляющее в России 4/5 русского народа, и породило жертвенный и мужественный тип русского человека, для которого высшей добродетелью было терпение. Сегодня этот тип русского человека, на котором держалась Россия, во многом истреблён, как истреблён уже давно на Западе. Крестьянство исчезает из жизни как социальная сила. И человечество, не только Россия стоит перед громадным кризисом. Это кризис концепции прогресса - непрерывного, неограниченного роста и увеличения, - которая столкнулась с ограниченностью мира, природных ресурсов, способностью природы восстанавливать наносимый ей ущерб, наконец, ограниченностью психологических возможностей человека. Кризис может быть смертельным, а может быть, и прёодолён - это невозможно предсказать, это зависит от воли Божией.

- Игорь Ростиславович, скажите, а что вас привело в диссидентство, и считаете ли вы себя диссидентом?

- Диссидентом я в каком-то смысле действительно являюсь, вероятно, до сих пор. Потому что я не только в том классическом смысле диссидент был, что говорил вещи, которые при коммунистической власти считалось запрещенными, но и до сих пор говорю такие вещи, которые не одобряются нынешней властью. Но само завезённое слово диссидент, конечно, совершенно нашей реальности не отражает.

- Игорь Ростиславович, вы первый человек у нас в Советском Союзе, который открыто сказал в Самиздате, что национальный вопрос в стране существует, и он узловой. Вы считаете, что это то главное звено, за которое, как говорится, потянешь и вытянешь всё?

- Да. И даже больше, вот за него потянули и рассыпали наше государство. Большинство населения - русские, но всё делалось для того, чтобы этот элемент из жизни изгнать. Я еще учился в школе на концепции России как тюрьмы народов. Потом об этом стали меньше говорить, но дух-то сохранился.

- Вы первый коснулись такой темы, как еврейство. Евреи в России. Роль евреев и в революции, и в становлении советской России была очень огромна, но она замалчивалась и как бы уходила на второй план. А вы вдруг взяли и показали её, не побоялись, а ведь когда-то даже только за одно употребление слово «жид» людей сажали в тюрьмы?

- Я видел сам в газете «Известия», в начале 20-х годов, опубликованный смертный приговор: «Расстрелян, как монархист и патриот». То есть патриот - это было расстрельное обвинение. Сталин, по-моему, в 1933-м году дал интервью еврейскому телеграфному агентству, было такое, оно по всему миру действовало, и у нас тоже, по поводу антисемитизма. Он высказал очень интересную точку зрения, что антисемитизм это есть крайний пережиток канибализма. Я так и не понял его странного высказывания. Но у нас, он говорил, крайние антисемиты по закону караются смертью. Я на эту тему высказывался совсем не в те времена, и расстрел мне не грозил, хотя...

- Но посадить-то могли?

- Посадить могли. В «Русофобии» я нарушил «табу», которое существует и у нас, и во всём мире: об евреях говорить только хорошее.

- Свою книгу вы назвали: «Русофобия», это значит ненависть к русским. Почему?

- Вот этот вопрос, собственно, для меня и загадочен был. Я понимаю, что Гитлер был русофоб, но откуда берется в людях, которые живут в России, считают себя русскими интеллигентами, чувство неприязни к русским, к русскому характеру, даже просто к типу русского человека? И я пришел к выводу, что это явление, которое встречается во всех странах в момент кризиса. Верхушка, которая хочет стать элитой, она должна утвердить в себе психологию, что она другая, чем вот этот народ, и имеет полное право, благодаря своему отличию, и более высокому своему статусу, решать его судьбу и вести его, не спрашивая. Эта психология осталась до сих пор. Возьмите вопрос о земле. Казалось бы, его должны решать те, кто на ней работает, но за них решают те, кто живёт в Москве и Ленинграде, и отношения к земле никакого не имеет. «Малый народ» решает и судит, куда народ должен идти и что делать, не спрашивая, хочет он этого или нет. Видно считают народ недостаточно развитым.

- Вы ввели современное понятие шалого народа», который отнюдь не является национальным течением: в нём участвуют представители разных народов (как и социальных слоёв). Но одна из отличительных его черт - русофобия.

- Когда я писал работу о русофобии, «малый народ» только оформлял свою идеологию в России. «Перестройка» была его революцией. И сегодня русофобия стала государственной политикой и идеологией СМИ, захваченных «малым народом». Это проявляется во всём нашем бытие. И за примерами далеко ходить не надо.

- Ну, если они такие умные, то почему мы так плохо живем?

- Их интересы просто не совпадают с интересами большинства народа.

- В одной из наших бесед вы сказали, что меньшинство захватило власть над большой страной. Это было и после 1917 года, это происходит и сейчас. «Ленинско-сталинская национальная политика» проводилась в интересах нерусских национальных элит в качестве противовеса русским, такой же была политика Горбачёва, Ельцина - опора на национальные элиты, поддержка сепаратизма. А сейчас?

- Какие-то попытки делаются остановить центробежные силы, но это лишь попытки, а не продуманная политика. Власть предержащие по-прежнему считают, что самая большая опасность, если русские решат, что у них есть собственные национальные цели, собственная традиция, и попытаются сами вершить свою судьбу. Я прихожу к такому мнению, что эту ситуацию нужно понять, и научиться с ней жить, научиться отстаивать свои интересы.

- Скажите, вот это последнее десятилетие, поменяло ли оно ваши представления о мире, о существовании, о русском человеке, о православном человеке?

- Ну конечно. Если народ вымирает, то он даёт самый яркий ответ - я так жить не хочу, я лучше умру, но так жить не буду. Вот так народ нашей страны сейчас реагирует на происходящее. В то же время мне кажется, главная загадка заключается в том, что какого-то пути изменения не просматривается, не видно какого-то сопротивления, ни партии, ни забастовочного движения, порой вспыхнет забастовка, но она легко, в конце концов, рассасывается. Я то думаю, что, скорее всего, это связано с тем, что и я, да и все мы, слишком торопимся и ждем быстрого решения. Такие вещи решаются не годами, а десятилетиями. Нужно что-то очень многое для того, чтобы сознание народа изменилось, чтобы он прожил и сам выработал какие-то пути из этого выхода. Важно только их не проморгать, поддержать, а интеллигенция должна их осмыслить, упорядочить.

- Согласны ли вы с теми, кто говорит о том, что у русского народа как бы надорвана уже становая жила?

- Вы знаете, мне такую идею просто неинтересно рассматривать. Даже не потому, что у меня есть твердая уверенность, что это не так, а потому что, приняв эту точку зрения, теряешь всякий стимул вообще к жизни. Я думаю, что нужно исходить всегда из того, что выход какой-то найдется. До самого последнего издыхания на этой точки зрения стоять.

- Какую роль вы отдаете в этом православной вере?

- С ней связана национальная идентичность русская. Мне кажется, что недостатком русского сознания является то, что русские перестали чувствовать себя единой нацией. В некоторых случаях можно индивидуально спастись, а бывают несчастья, от которых индивидуально спастись нельзя. И вот мы находимся в таком состоянии, в котором можно спастись, только объединившись, почувствовав свою общность, свою единую традицию. Вот это чувство страшно ослабло, и в его возрождении, на мой взгляд, главная роль принадлежит Православию.

- Игорь Ростиславович, скажите, вам что-то не удалось в жизни?

- Это такой глобальный вопрос, который требует долгого обдумывания, чтобы в глубине себя понять, что не удалось. Конечно, мне бы хотелось дожить до какого-то поворота русской судьбы в хорошую сторону. Этого не удалось, и я уверен, что и не удастся. Это, конечно, горько. Но, с другой стороны, что ж, может быть, такая участь выпала нашему поколению.

- А чтобы вы хотели пожелать молодым людям, вступающим в жизнь?

- Чтобы жизнь их имела смысл. Этот смысл дается разным национальным подъемом, может быть, просто большой семьей, участием в науке, разные пути есть для того, чтобы почувствовать жизнь. Русскому человеку нужно твердо стоять в вере своих отцов, врасти в свою землю, и возрастать.

- Игорь Ростиславович, «Русский Дом» от всего сердца поздравляет Вас с юбилеем. Желаем, чтобы Вы были таким же здоровым, сильным и легким на подъём, благополучия и благоденствия Вашей семье. И чтобы Вы дожили до того светлого поворота, о котором Вы сегодня говорили.

- Спасибо. Ну, по крайней мере, я вам этого желаю.

- Спасибо, то, что невозможно человеку, у Бога всё возможно. Дай Бог вам здоровья на многая лета.